С тех пор, как мы с Маринкой закончили наш реферат по истории, я смог снова ходить домой после уроков вместе со Светой. Но теперь наши прогулки уже не были такими весёлыми и беззаботными, как раньше. Света всё больше замыкалась в себе, реже улыбалась, а смеялась как-то натянуто. Всё чаще я с тревогой наблюдал на её лице задумчивое и тоскливое выражение. Но, несмотря на всю свою обеспокоенность, я никак не мог выведать у Светы причины такого состояния.
В тот день, в конце ноября, когда я по обыкновению встречал её на крыльце школы, у неё было особо плохое настроение. Она ёжилась то ли от холода, то ли от мучавших её переживаний, постоянно недовольно поджимала нижнюю губу и почти всё время молчала.
И надо же было случиться такому, что именно в этот момент, случайно или же намеренно, из школы выходил после окончания своего рабочего дня учитель геометрии Николай Петрович. Он, наверняка уже машинально, проходя мимо нас, картинно отвернулся и скорчил мину отвращения. Но надо же было ему именно в этот раз позволить себе весьма едкое замечание в нашу сторону:
— Опять у нас тут не школа, а притон для малолетних геев, — проговорил он негромко, но так, чтобы мы со Светой могли его слышать. — Полный упадок нравов.
Это был уже не первый случай, когда он бросался в нас колкостями при удобном случае, и мы давно уже привыкли просто игнорировать его выпады. Но уж не знаю, что сегодня повернулось в голове у Светы, но она, не долго думая, тут же буркнула в ответ:
— Скорее, притон совковых пережитков!
Николай Петрович сделал по инерции ещё пару шагов, потом вдруг остановился, как вкопанный, и медленно повернулся к Свете. На его лице проявилась гримаса негодования и злорадства. Он подошёл ближе к девочке и уставился на неё в упор, словно желая сжечь её взглядом. Но Света даже на секунду не отвела глаз и смотрела прямо на учителя, не мигая.
— Ты что-то сказал? — заговорил Николай Петрович, склоняясь чуть вперёд и поворачиваясь к Свете левым ухом. — Повтори, я не расслышал.
На этот раз Света, наоборот, упорно молчала и даже отвернулась в сторону. Но, судя по её нервно шаркающему сапожку, сделала она это явно не от смущения или скромности, а скорее наоборот, подчёркивая то, что нет смысла говорить о ней в мужском роде.
— Я к тебе обращаюсь, Семён Заико, — проговорил Николай Петрович, делая ударение на имени. — Или вы, извращенцы, и язык русский понимать разучились?
— Это кто ещё разучился? — Света дерзко взглянула учителю прямо в глаза. — Я Вам сто раз уже русским языком говорила — меня зовут Света, неужели трудно запомнить?
— Что?! Ты мне грубить ещё будешь?! — Николай Петрович стремительно багровел, закипая от злости. — Ты сейчас намекаешь, что у меня маразм уже? Вообще-то я отлично помню, как зовут моих учеников, а вот некоторые из них, похоже, сами забываются. Может, тебе, Семён, в больницу лечь, память подлечить, и вообще психику заодно?
Одного взгляда на Свету было достаточно, чтобы понять, что она вот-вот взорвётся, выйдет из себя и сможет наделать непоправимых глупостей. А с этим учителем, её заклятым врагом, такого прокола допустить было никак нельзя. Особенно учитывая, что вокруг нас уже начала собираться толпа зевак, как будто случайно задерживающихся при выходе из школы.
Прежде, чем Света даже рот успела раскрыть, я взял её за плечи и мягко, но настойчиво отодвинул в сторону, встав между ней и учителем. Едва прикоснувшись к ней руками, я даже сквозь пальто почувствовал дрожь, охватившую её тело. Но, оказавшись за моей спиной, Света, к счастью, замерла без движения, не произнося ни звука.
— Вам домой пора, Николай Петрович, — проговорил я намеренно вежливо, но с напором. – Рабочий день закончился, больше здесь делать нечего.
— Ты мне указывать будешь, куда и когда мне идти?! – учителя явно взбесил мой спокойный голос. – Из моей же родной школы гнать меня вздумал?! Я тут уже тридцать лет отработал, и никогда всяким извращенцам спуску не давал! А ты пришёл без году неделя, и уже тут свои порядки наводишь? Нет уж, уйти тебе придётся вместе со своим Семёном! Тут таких терпеть не будут, я лично вас выгоню! Или ты опять попытаешься кулаками заставить всех уважать геев?
— Ну, если Вы меня всё равно выгнать собрались, то что я теряю? – проговорил я меланхолично, но в то же время отвёл правое плечо назад, хрустнув суставом, словно готовя руку для удара.
Николай Петрович намёк понял и, не желая рисковать количеством своих зубов, отошёл на два шага назад, бормоча на ходу:
— Ты у меня ещё поплачешь, попомни мои слова! — и, резко развернувшись, быстро зашагал прочь от школы.
Зеваки, уже немалой толпой собравшиеся на крыльце, принялись спешно расходиться, с опаской поглядывая на мой сжатый кулак. Они хорошо понимали, что меня сейчас лучше не провоцировать, даже случайным любопытным взглядом.
Я же, в свою очередь, сам боялся взглянуть на Свету. Если её поведение в последнее время казалось мне просто странным, то теперь оно меня по-настоящему пугало. Вот так вот в открытую дерзить учителю — этого даже я себе не всегда мог позволить.
Так я и стоял спиной к Свете, соображая, что же мне сейчас делать, когда почувствовал прикосновение её ладошки к своей руке. Её пальцы были холодными и мелко дрожали, но она сжала мою ладонь неожиданно крепко, так, будто от этого зависела её жизнь. Мне показалось, что Света ухватилась за меня, чтобы не упасть, и я быстро повернулся к ней и протянул руки, надеясь успеть подхватить её, но в ту же секунду оказался в объятиях девочки.
Она обхватила меня, едва сомкнув пальцы за моей спиной, и лицом уткнулась в мою грудь. Я машинально положил руки на её плечи и тут же почувствовал, как её тело содрогается от беззвучных слёз. Мы замерли в объятьях на крыльце, прямо на виду у многочисленной публики. Спиной я буквально ощущал презрительные взгляды, бросаемые на нас оставшимися зеваками, а также слышал приглушённые возгласы удивления только выходивших из школы учеников. Но мне было всё равно — я снова обнимал Свету, как тогда, в библиотеке, только сейчас вместо её удивления я чувствовал скорее доверие и преданность.
Когда первая волна эмоций начала ослабевать, уступая место здравому смыслу, я мягко отстранил Свету от себя и, снова взяв за руку, повёл прочь от школы, подальше от десятков любопытных глаз. Я даже думать не хотел о том, к каким последствиям приведёт это импровизированное представление на крыльце. В тот момент меня больше волновало состояние Светы, ведь её хрупкая ладошка по-прежнему дрожала в моей руке.
Света шла за мной молча, лишь изредка всхлипывая и глубоко вздыхая. Я не решался приставать к ней с разговорами, чтобы не бередить её душевные раны. По крайней мере, именно сейчас она вела себя естественно, без притворства, словно всё то, что копилось в ней давно, наконец-то вырвалось наружу.
Мы прошли узкой, безлюдной улочкой, миновали заснеженный скверик и вскоре вышли к Светиному дому. Я, не сбавляя шаг, продолжал идти мимо её двора — мне сейчас никак не хотелось отпускать её домой одну. Света даже не взглянула в сторону своей пятиэтажки и всё так же молча следовала за мной.
Даже когда мы подошли к моему дому, и я завёл её в подъезд, Света продолжала молчать, не удостаивая меня даже вопросом вроде "Зачем ты меня сюда привёл?" Хотя, чётко ответить на него я и не смог бы. Мне ещё никогда не доводилось в одиночку выводить девушку из депрессии, но я был полон решимости это сделать. Вот только с чего начать, я даже не знал. Сестры дома не было — она предупреждала, что вернётся только вечером. Родители были на работе, так что, зайдя в квартиру, мы остались со Светой наедине.
Света заговорила только после того, как я усадил её на мягкий диван в гостиной и налил крепкого чая с сахаром. Горячий бодрящий напиток немного привёл девочку в чувства, и она, смущаясь, произнесла:
— Прости, что так получилось. Не знаю, что на меня нашло...
— Понимаю, — я многозначительно кивнул, тоже наливая себе чай. — Вижу, у тебя в последнее время регулярно случаются перепады настроения.
— Ну да, это всё... — Света замешкалась и подняла на меня глаза, словно пытаясь понять, можно ли мне доверить что-то сокровенное, — ...всё из-за гормонов.
— Гормонов? – я насторожился. – Это те самые проблемы, о которых тебя в прошлый раз пытался расспросить Рома?
Девочка молча кивнула, опустив глаза и вновь принимаясь теребить юбку.
— Я же сразу сказал тебе, если не хочешь, можешь никому не говорить об этом, — заверил я девочку. – Но если вдруг это что-то, в чём я могу помочь тебе…
— Нет-нет, помогать мне не надо! — уверенно возразила Света, даже тряхнув кудряшками для убедительности. – Я сама справлюсь. Просто… мне кажется, я должна рассказать кому-нибудь, чтобы не держать это в себе…
— Ну конечно, для этого ведь и нужны друзья! – воскликнул я. – Лучше поделиться тем, что тебя мучает, и тебе сразу станет легче. И разумеется, это останется между нами.
Света снова внимательно посмотрела на меня, словно желая развеять последние сомнения. Потом, отхлебнув ещё чая и глубоко ьвздохнув, она начала:
— Дело в том, что у меня уже кончаются те мои сбережения, на которые я покупаю гормоны. Я рассчитывала устроиться на подработку, но я уже обошла полгорода, и мне везде отказывают, лишь взглянув на пол в паспорте, — Света опустила голову ниже, словно под весом невидимых проблем, и пальцами крепко впилась в ткань своей юбочки, чуть обнажая кружевные панталончики. — Если так будет продолжаться, мне придётся прекратить принимать гормоны... а это... это было бы…
Две крупные слезы упали на розовую юбочку, оставив на ней большие мокрые пятна. Я пододвинулся ближе и положил руку девочке на плечо, чтобы подбодрить её, но она сама тут же подалась мне навстречу и вновь уткнулась мне в грудь, крепко обхватив меня руками. Она снова плакала, изливая слезами всю ту горечь и боль, которые довелось пережить столь нежному и хрупкому созданию за её четырнадцать лет. Я молча гладил её по головке и по спине, словно пытаясь забрать себе ту дрожь, которая сотрясала её невинное тельце.
Мы просидели так довольно долго, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Света понемногу успокоилась, и теперь просто глубоко и медленно дышала мне в грудь, словно пребывая в лёгкой дрёме. Я ни о чём не думал, полностью отдаваясь чувству близости столь дорогой мне девушки.
Из этого оцепенения меня вывел звонок в дверь...
* * *
Все главы: Пленные души. Часть 1.
